Только один раз

Только один раз

Этюд №5 из серии «Мозаика перехода»



Алчак 1990 год

Огонь лизал котелок со всех сторон и поднимающийся водяной пар, размазывал по ночному небу очертания звёзд, превращая их в тарелки…
— А ты говоришь блюдца! Смотри, какие звёзды огромные…. — сказала жена, тыкая пальцем в ночное небо.
— Это тебе кушать очень хочется. Поэтому Украинская ночь с её звёздами — блюдцами тебе уже обеденным столом начинает казаться. Максим, поторапливайся, видишь народ голодный.
Максима встретили случайно. Он, со своими товарищами, добравшись до Судака, остановился у подножья Алчака, возле «Арбуза» и въ волю отдавался морскому отдыху. Мы прошли «Большой Крымский Каньон», прошли на пароходике шесть часов от Мисхора до Судака по Чёрному морю, прошли ещё почти четыре километра от Судакского пирса до «Арбуза», устали до нельзя, начали разбивать палатку на ночь, и вдруг обнаружили моего школьного товарища готовившего вечерний ужин из гречки и тушёнки на морском берегу. Услышав знакомый голос, я спросил у темноты, в которой у костра копошились люди:
— Макс это ты?
После, вполне понятной наступившей тишины (он похоже не ожидал услышать знакомый голос), раздался крик:
— Виииииии!
По обнимавшись и перезнакомившись со всеми, нам, пододвинувшись, уступили две пяди земли, где мы расстелив спальные мешки устроились с относительным комфортом. Обменявшись наскоро новостями о том, кто, откуда, куда и когда, мы все вместе, а это семь человек, сели ужинать. Гречка шла на ура, заварили чаёк с душицей, сухарики, и пошёл разговор в перемешку с песнями под гитару.
— Макс, что случилось, ты что…. как это так тебя выбросило из обвязки? – спросил я, когда мы отошли от группы посудачить о личном.
— Ты понимаешь, «Абалаковская» обвязка… всё правильно одел, карабин… верёвка, а петлю завёл неправильно. Пошёл дюльфером, рванул сильно на первом шаге, Лёхе обожгло верёвкой ладони, он её бросил, стравилось резко лишних полметра, меня опрокинуло, вылетел из обвязки… Спасла меня образовавшаяся петля на правой ноге и то, что не выпустил из рук верёвку, повис вниз головой… Вот и всё. Второй конец был застрахован на кустарнике, он выдержал. Дотянулся до полки, перевернулся на руках… Видишь живой.
— Ты вроде не новичок, альплагерь прошёл… что забыл как это делается? – спросил я.
— Нет, не забыл… Я не знаю почему руки не так петлю завели.
Более, в этот вечер, о происшедшем в этот день с Максимом на спуске дюльфером с Алчака, мы не говорили. Макса спасла судьба. Остаток вечера прошёл славно. На следующий день мы решили не торопиться и не продолжать свой путь. Мы планировали провести две недели в абсолютно диких условиях, в одной из закрытых бухт на мысе Меганом. Товарищи Максима утром решили в лоб взять Алчак. Макс отказался составить компанию, и насколько я знаю в горы он больше не ходил. Мы присоединились к ребятам. Я пошёл первым, предпоследней моя жена. После пологого подъёма, метров через тридцать пошла «почти» стенка. Ребята были без особых навыков скалолазной техники, поэтому я предложил им подниматься методом «траверсной змейки», а сам полез в лоб. Алчак — старая гора, надёжно зацепится не за что, камни как из слоёного пирога вынимаются, только в нишу от камня можно завести фаланги пальцев или засунуть носок ноги. Просмотрев путь «змейки» наперёд я определил конечное место, куда группа должна выйти, она выходила под скальную полку, после которой (если на неё забраться) идёт метров десять каменная стена и начинается покатый выход на лысую вершину. Я решил проверить подъём на полку и возможность преодоления стенки. Снизу всегда кажется всё возможным, но глядя в упор на стенку часто такая уверенность быстро проходит. Понимая, что эту стенку должна пройти ещё и моя жена, то я подошёл к изучению будущего маршрута более ответственно, нежели в условиях когда группа состоит из равных по опыту и силе. Быстро преодолев вверх метров пятьдесят, забравшись на полку, я увидел, что стенка почти девяносто градусов и абсолютно не берущаяся моей женой. Прижавшись всем телом к стене я повернув голову в сторону группы, которая подошла и стояла правей и ниже меня, заявил им абсолютно ответственно:
— Полку возьмёте. Стенку не знаю. Вниз с полки не спуститесь…. Солнышко (обращаясь к жене), а ты маршируй назад, вниз.
Т.е. тому кто взберётся на полку, путь будет только один – наверх. Полка вся сыпалась, приходилось держаться за выступы на стене, так чтобы ослабить давление на опорные камни полки на которые опирались носки ног.
— А ты? – спросила жена.
— Я же сказал… только наверх.
Проверять мои слова личным опытом никто не стал, группа развернувшись, двинулась опять тем же траверсом вниз. Проводил их вслед взглядом, настолько насколько получилось это сделать, поворачивая голову до предела вправо вниз, прижимаясь грудью к каменной стене.
— Ну вот… опять – сказал я сам себе.
Понимая, что без страховки (а я был без страховки), кульбиты с выгибанием тела, шпагатом ног в распорку, на такой стене невозможны, и следовательно никакой попытки спуска вниз быть не может, так как всё за что можно было с силой зацепится могло вылететь, и полететь со всеми моими «точками опоры» вниз. Я с надеждой поднял голову. ….стоял прижавшись к стене и смотрел, смотрел вверх. Десятиметровая стена, начало покатого склона в виде края пожухлой на Солнышке травки. И Небо! Я смотрел в голубое небо и…

***

— Ви, держи!
Я поднял глаза и увидел на краю ВиКъ.
— Обвяжи верёвкой тело и держись за неё руками.
Конец верёвки спустился, я схватил его рукой и начал медленно подниматься прижимаясь спиной к стене, колени дрожали. Я просидел не шевелясь около получаса на скальной полке, на корточках, в десяти метрах от вершины сопки на которую решил забраться по каменному обрыву, который нависал над рекой Кан. Обвязал конец верёвки вокруг груди, захватил обеими руками узел и хрипло прокричал вверх:
— Всё! Завязал.
ВиКъ, перебирая руками верёвку вытащил меня как пушинку и прижал к себе. Дрожа всем телом, прижался к прадеду. Обнял его со всей силы. Мне казалось, что весь мир, который хотел меня покинуть — вернулся опять. Вернулся Мир сразу же весь, и для меня он был заключён в одном, в могучем, двухметрового роста моём прадеде, который возник из неоткуда и вернул мне то, что я готов был оставить в свои девять лет. ВиКъ нёс меня на руках спускаясь с сопки. Подойдя к опушке леса он опустил меня на ноги и сказал:
— Только один раз. Всё остальное сам.
Мы вышли на лесную тропу, которая вела в посёлок, где мы жили с мамой. ВиКъ остановился и указал в сторону:
— Малина. Иди.
— А ты? — спросил я.
— Иди. Поешь малины. Домой вернёшься сам. Завтра с Егором приедете ко мне за ранетками.
Я пошёл в малинник, и ел, ел, ел малину, пока вдруг не послышался резкий гортанный короткий звук. Выскочив из малинника на тропу, я не увидел прадеда, осмотревшись ещё раз вокруг и убедившись, что остался один, побежал домой.
На следующий день, рано уторм, приехал на велосипеде двоюродный брат Егор. Он сказал, что ВиКъ наказал выехать ровно в одиннадцать дня. Путь до заимки был часа на два, пролегал по таёжной просёлочной дороге. Дорога проходила через пасеку, проезжая мимо которой на нас напали пчёлы. Пчёл выпустили из сарая где стояли перенесённые с луговой пасеки ульи. Тётка, хозяйка пасеки, завидев нас едущих на велосипедах, замахала руками и бросилась закрывать ворота сарая из которого тучей вылетал пчелиный рой.
— Уезжайте! Уезжайте быстрей! – кричала она.
— Я выпустила пчёл! Они вас искусают!
Рой обволок нас с Егором и двигался жаля нас вместе с нами и нашими велосипедами, до тех пор, пока мы их не бросили. Ездить без рук на великах мы ещё не умели, поэтому кинув наши двухколёсные машины, мы бежали и махали руками отбиваясь от жалящих нас пчёл.
Остаток пути мы бежали. Бежали, бежали и всё махали руками. …ВиКъ ждал. От укусов мы потеряли сознание. Очнулись лежащие на широкой деревянной лавке в горнице, голова к голове. Возле стола стоял короб.
— Полезайте! – сказал ВиКъ.
Мы еле залезли в короб. Сил не было. Прадед надел его на плечи и понёс нас в лес.
— Маша и медведь – сказал Егор.
— Ты Маша – ответил я.
— Молчите – оборвал ВиКъ наш диалог о Маше, которая не советовала Медведю есть пирожки.
Мы с Егором замолчали. Минут двадцать мы переваливались в коробе с бока на бок, потом почему-то всё закрутились и раздался гортанный короткий звук. Сквозь щели на нас полился яркий ослепительный свет…

***

Солнышко смотрело на меня сверху, и я понимал, что только сам, только сам смогу подняться наверх. Только один раз! ВиКъ сказал: «Всё остальное сам». Слившись с горой Алчак, в единое целое, я полез наверх. Пока была стенка, движения были уверенные, в каждой точке я сцеплялся с горой намертво. Стенка плавно меняла угол наклона и с его уменьшением уменьшалось количество точек опоры. Поверхность переходила в сухой, твёрдый как камень грунт, на нём не росло ни травиночки. Впиться пальцами в такую поверхность невозможно. Я замер. Ноги упирались в камень, а тело, начиная с пояса, уже под наклоном градусов восемьдесят вперёд лежало на сухом грунте. Метра три вперёд по дуге, и начиналася край с сухой травой, с крепким корневищем. Надо было как то их преодолеть… я прижался всем своим телом к поверхности горы и как змея вибрируя мышцами, пополз по земле вытянув руки вперёд, к траве, одновременно ими гладя земную поверхность и представляя, что вся масса тела сосредоточилась в моих ладонях. Полз. Ноги повисли над обрывом и по мере моего продвижения вперёд, они медленно приходили в контакт с поверхностью горы. Пальцы дотянулись до сухой, но живой травиночки, дотронулся, почувствовал её, и ухватился за весь мир, с которым она меня связала.
….я стоял на вершине горы Алчак, подняв руки к Солнцу и кричал ему:

— АН ГЯ! АН ГЯ! АН ГЯ!

Солнышко в ответ, заливало меня своим ослепительным светом и проникая в каждую мою клеточку своими лучами подтверждало моё право на самостоятельный «Переход».



Река Кан 1969 год


Примечание:
Алчак – древний коралловый риф высотой около 152 метров над уровнем моря, сложен серыми мраморовидными известняками, замыкает на востоке обширную Судакскую бухту и отделяет Судакскую долину от Капсельской.
Арбуз – большой круглый камень у подножья Алчака;
Меганом — полуостров, урочище, мыс и гора в Крыму, недалеко от Судака (между Феодосией и Судаком).
Кан — река в Красноярском крае, правый приток Енисея. Кан берёт начало с северной стороны горного отрога хребта Эргик-Аргак-тайга.

---

Рой обволок нас с Егором и двигался жаля нас вместе с нами и нашими велосипедами, до тех пор, пока мы их не бросили. Ездить без рук на великах мы ещё не умели, поэтому кинув наши двухколёсные машины, мы бежали и махали руками отбиваясь от жалящих нас пчёл.
Остаток пути мы бежали. Бежали, бежали и всё махали руками. …ВиКъ ждал. От укусов мы потеряли сознание. Очнулись лежащие на широкой деревянной лавке в горнице, голова к голове. Возле стола стоял короб.
— Полезайте! – сказал ВиКъ.
Мы еле залезли в короб. Сил не было. Прадед надел его на плечи и понёс нас в лес.

http://beemodel.narod.ru/yad-kniga.html#g1

"...При ужалении пчелиный яд впрыскивается в рану врага благодаря сокращению сильных мышц жалоносного аппарата. Ритмические сокращения мускулатуры способствует тому, чтобы жало глубоко проникло в тело жертвы, одновременно нагнетая яд через канал жала. Яд пчел токсичен для насекомых, животных и человека. В больших дозах он вызывает двигательный паралич и может привести к смертельному исходу..."

Рой насекомых напал на двух братьев - сюжет до боли знакомый.(в рамках свежепрочитанного "криминального чтива")
На твой вопрос, Арина: как нам может помочь тема Перехода? - пока такой ответ.

Перенос человека из одной точки в другоую при Переходе происходит путём "разборки" его в одной точке и "сборки" в другой. А теперь вопрос: на основании чего происходи "сборка"? На основании данных ДНК, надо понимать. Если сборка происходит с участием Пришельца, то он в состоянии подкорректировать состав ДНК. Вот так пока...

Ты думаешь здесь пчёлы как паразит выступили? Прадед ни за что бы своих внуков такому не подверг, а он знал, что они попадут в этот рой. Время было назначено. Он предвидел, значит это было специально.

"Яд пчел токсичен для насекомых, животных и человека." может быть здесь надо обратить внимание на "токсичен для насекомых" то бишь для паразита. Ведь не зря людей лечат ядом пчёл.
Я думала, что это попадание в рой способствовало смене обычного восприятия у мальчишек. Смещение точки сборки. Борьба за жизнь всегда к этому приводит в острый момент.

Я думаю, что не стоит настолько буквально всё читать, как ты предлагаешь...

В данном случае местом перехода был короб (я так думаю) - как у фокусников, крышку открыл и уже в другом месте. Ведь короб не обязательно было нести в лес. Переход обусловлен либо каким-либо местом, либо предметом - пример, кубок в фильме про Г.Поттера.

Понимая, что без страховки (а я был без страховки), кульбиты с выгибанием тела, шпагатом ног в распорку, на такой стене невозможны, и следовательно никакой попытки спуска вниз быть не может, так как всё за что можно было с силой зацепится могло вылететь, и полететь со всеми моими «точками опоры» вниз. Я с надеждой поднял голову. ….стоял прижавшись к стене и смотрел, смотрел вверх. Десятиметровая стена, начало покатого склона в виде края пожухлой на Солнышке травки. И Небо! Я смотрел в голубое небо и…

!..Он  начал  погружаться  в  воду  и  вдруг услышал незнакомый глухой голос где-то в себе  самом: "У меня нет  выхода. Я чайка. Я  могу только то, что могу. Родись  я, чтобы узнать так  много о полетах, у  меня была бы не голова, а вычислительная машина. Родись я для скоростных  полетов,
у меня были бы короткие крылья, как  у сокола, и я питался бы мышами,  а не рыбой.  Мой отец  прав. Я  должен забыть  об этом  безумии. Я  должен вернуться домой,  к своей  Стае, и  довольствоваться тем,  что я  такой, какой есть, - жалкая, слабая чайка."
    Голос умолк, и Джонатан смирился.  "Ночью - место чайки на  берегу, и отныне, - решил он, - я не буду ничем отличаться от других. Так  будет лучше для всех нас."
    Он устало оттолкнулся от темной  воды и полетел к берегу,  радуясь, что успел научиться  летать на небольшой  высоте с минимальной  затратой сил.
   
энергичнее замахал крыльями, торопясь домой.
    Он почувствовал  облегчение оттого,  что принял  решение жить,  как живет  Стая.  Распались  цепи,  которыми  он  приковал  себя к колеснице познания: не будет борьбы, не  будет и поражений. Как приятно  перестать думать и лететь в темноте к береговым огням.
   
  - Спустись!  Чайки никогда  не летают  в темноте.  Родись ты, чтобы
летать в темноте, у тебя были бы  глаза совы! У тебя была бы не  голова, а вычислительная машина! У тебя были бы короткие крылья сокола!

    Там,  в  ночи,  на  высоте  ста футов, Джонатан Ливингстон прищурил глаза. Его боль, его решение - от них не осталось и следа.
    Короткие крылья. Короткие крылья сокола!
    Вот в чем  разгадка! "Какой же  я дурак! Все,  что мне нужно  - это крошечное,  совсем  маленькое  крыло;  все,  что  мне  нужно - это почти полностью  сложить  крылья  и  во  время  полета  двигать  одними только кончиками. Короткие крылья!"
    Он  поднялся  на  две  тысячи  футов  над  черной массой воды и, не задумываясь ни на  мгновение о неудаче,  о смерти, плотно  прижал к телу широкие  части  крыльев,  подставил  ветру  только  узкие,  как кинжалы,
концы, - перо к перу - и вошел в отвесное пике.
    Ветер оглушительно ревел у него над головой. Семьдесят миль в  час, девяносто, сто  двадцать, еще  быстрее! Сейчас,  при скорости  сто сорок миль  в  час,  он  не  чувствовал  такого  напряжения,  как  раньше  при семидесяти;   едва   заметного   движения   концами   крыльев  оказалось
достаточно,  чтобы  выйти  из  пике,  и  он  пронесся  над  волнами, как пушечное ядро, серое при свете луны.
    Он  сощурился,  чтобы  защитить  глаза  от  ветра,  и  его охватила радость.  "Сто  сорок  миль  в  час!  Не  теряя управления! Если я начну пикировать  с  пяти  тысяч  футов,  а  не  с  двух,  интересно,  с какой скоростью..."

    Благие  намерения   позабыты,  унесены   стремительным,   ураганным ветром.   Но  он  не  чувствовал  угрызений  совести,  нарушив обещание, которое только что дал самому себе. Такие обещания связывают чаек,  удел которых  -  заурядность.  Для  того,  кто  стремится  к знанию и однажды
достиг совершенства, они не имеют значения."